Лев Рубинштейн и страна победившего «ничего»

Евгений Тенетов: Лев Семенович, у Вас, наверное, все интервью начинаются с вопросов про московский концептуализм и то, как Вы его придумали. Насколько это было действительно сотворчеством или всё-таки это было дружбой хороших людей?

Лев Рубинштейн: Скорее, второе, сотворчества никакого не было, все были очень разные, мы познакомились в достаточно взрослом возрасте и каждый уже делал то, что он делал, это абсолютно не было школой — это очень важно понимать. Никогда не было даже попыток общего манифеста. Это был дружеский круг людей, которые работали каждый в своей эстетике, но эти эстетики были не то что даже близки, скорее взаимопонятные. Мы говорили на одном языке. Потому что каждый вышел из среды, где он был чужим. А вот когда встретились и подружились, получилась творческая общность. В основном вокруг нас же были художники, их было больше — там был круг сплоченный (Илья Кабаков, Виктор Пивоваров, Эрик Булатов, Андрей Монастырский и т. д.).

Евгений: Семён Файбисович туда входил? Недавно я видел в Третьяковке Ваш портрет его кистей…

Лев: Позже, к близкому кругу он не относится, хотя мы дружили. Я дружу не только с эстетическими и концептуалистическими людьми (смеётся). Так и возникло сообщество, которое потом получило название, и собственно это не самоназвание, что интересно. Философ Борис Гройс когда-то в 1979 году написал большую статейку, которая называлась «Московский романтический концептуализм» и забыл упомянуть несколько персонажей, меня в том числе. Еще очень важно понять, что в нашей практике и общении мы же были все неофициалы, были в андеграунде. Не было ни теоретиков, кроме Грейса, ни критиков. Мы все немножко занимались саморефлексией, самообъяснениями, и мы регулярно собирались и вырабатывали язык современного искусства.

Лев Рубинште́йн

Российский поэт, публицист и эссеист, обозреватель, общественный деятель. Член Союза российских писателей (1991). Лауреат литературной премии «НОС-2012» за книгу «Знаки внимания».

Под влиянием работы с библиотечными карточками с середины 1970-х годов создал собственный жанр, возникший на границе вербальных, изобразительных и перформативных искусств — жанр «картотеки». Один из основоположников и лидеров московского концептуализма.

Евгений: Как Вам кажется, насколько творческая диссидентская интеллигенция разных направлений виновата в подтачивании империи, в развале СССР?

Лев: Я бы не стал преувеличивать эту роль, никто из нас сознательно этим не занимался, мы диссидентами не были, партийное начальство нас таковыми считало.

Евгений: А вы себя таковым не считали?

Лев: Нет, мы искусством занимались, просто было тоталитарное государство, и всё, что существовало вне официальных институций, вне выставочного зала Союза художников, всё было для них подозрительно, и всё воспринималось ими как вражеское. Мы, разумеется, были против них, но мы не работали специально против них. Это не была продуманная подрывная деятельность. Мы писали друг для друга, единственной задачей было то, что я пишу, понравилось этим 15 человекам.

Евгений: Вы для себя так аудиторию обозначали?

Лев: Да, примерно.

Евгений:  А как Вам кажется, роль советской андеграундной интеллигенции и роль интеллигенции сейчас — они похожи?

Лев: Нет, они не похожи. Во-первых, не похожи режимы, при которых мы жили и живем сейчас, похожи они только фактурно и структурно, риторически, что, кстати, говорит об абсолютной интеллектуальной немощности нынешнего режима. Во-вторых, советская система была тоталитарна, безусловно, нынешняя — авторитарная, это большая разница. Потому что сейчас предполагаются некоторые зоны вне. Тогда говорили любому, в том числе и художнику: «Ты обязан быть таким, как надо, ты должен петь в хоре». Сейчас этого не говорят, тогда те, кто не пели в хоре, были под подозрением. Меня как человека из той жизни это ничуть не пугает, я к той ситуации привык. Да, мы были всегда на обочине, и это хорошо.

Здесь у каждого свое дно и свой потолок.
Границы падений и воспарений у каждого свои.
И это не только здесь.

Лев Рубинштейн, 1984

Евгений: Вы последние много лет пишите очень много публицистики. Как вам кажется, интернет абсолютно раздвигает рамки?

Лев: Не только Интернет, с каких-то пор меня и нас всех широко публикуют, про нас пишут диссертации. Перевели на разные языки, у меня очень много книжек на иностранных языках. Но мне кажется, я остался такой же, какой был.

Евгений: То есть поэзия и публицистика в вас сочетаются, не противоречат?

Лев: Я в последнее время мало пишу поэзии. Видимо, такое время, что мне внутренне захотелось прямого высказывания. Был бурный период, но он позади. Хотя я не исключаю возврата.

Евгений: Как Вам кажется, общество у нас по-прежнему делится на «мы и они»? Кто для Вас «мы и они»?

Лев: К сожалению, да. Буквально вчера опубликована моя колонка на Либерти.ру, она называлась «Всё, что шевелится». Вот там, в том числе, есть «мы и они», они — всякое политическое начальство. Плюс обслуживающий журналист, челядь. Остальные — мы как народ, а начальники любят присваивать себе бренд «Россия».

Евгений: Я понимаю, что концерт с Юдановым — это далеко не первый Ваш опыт коммуницирования с экспериментальной музыкой, вы работали вместе с Владимиром Тарасовым (кстати, оба архангелогородцы). Почему Вы решили читать стихи под импровизационную музыку?

Лев: Я вырос в этой среде, это моя эстетика, моя поэтика, она вполне естественна для нового театра и музыки. Мои тексты точно так же могут быть экспонированы на художественной выставке, могут быть исполнены в музыкальном концерте. Есть композиторы, которые сочиняют музыку на мои тексты. Например, Александр Маноцков, который не так давно сочинил и сам поставил небольшую оперу на мой текст, которая идет в Малом зале БДТ в Питере. Вообще, я со многими композиторами сотрудничаю.

Евгений: Как бы Вы продолжили фразу: Россия — страна победившего… чего?

Лев: Ничего не победившего, и, слава Богу, к сожалению, для кого как. Страна, продолжающая драки, Гражданская война всё еще идет. История России — это история раскола.