Александр Архангельский: «Люди хлопают там, где надо бы в ужасе замереть»

Евгений Тенетов: Александр, в последнее время наметился живой интерес к русской классической живописи, феномен очередей на выставку Серова в Третьяковке тому подтверждение. Что случилось? Почему это стало вдруг популярным?

Александр Архангельский: Посещаемость экспозиций живописи XIX века в Третьяковке всегда была несколько выше, чем залов, где размещены классики русского авангарда. Например, недавно была выставка Ларионова, и посещаемость была меньше, чем залов художников XIX века. И я думаю, что это не случайно.

Интересный феномен можно было наблюдать на примере Куинджи. Как известно, он очень серьезно опирался на труды Николая Федорова, Владимира Соловьева и других философов, труды мистиков 10-14 века (чьи цитаты не случайно можно было видеть на выставке) и когда встал вопрос о том, как говорить о выставке Куинджи, был придуман цикл лекций о творчестве Куинджи, который читали преподаватели МГУ, института философии и других вузов. На лекции ходило не больше 150 человек, но на саму выставку приходили сотни тысяч людей. И для них было предложен другой подход — взяв аудиогид, можно было услышать хорошо подобранные к картинам стихи таких поэтов как, например, Максимилиан Волошин. То есть на образ визуальный быд подобран словесный, вербальный образ и это помогало людям, через слово, лучше понять, о чем в данной картине идет речь. Людям часто трудно проникнуть в суть без слова. Ведь наше время больше время картинок, чем текстов. Мы живем во времена, когда человек ориентирован на визуальные образы и при этом не читает больших текстов — романов, философских трактатов.

Тенетов: Но почему им нужна именно «классическая» картинка?

Архангельский: Сейчас возникла жажда возврата к формату жизни, где человек — это ценность, где архитектура и живопись говорят о ценности, достоинстве человека, искусство было Бого- и человекоцентрично. Оно говорило глубоко о том, что волновало людей. XX же век — век антропологической катастрофы, унижения человеческого достоинства, разрушения духовной памяти и традиций. Люди идут на выставку, и они могут не понимать Куинджи на той глубине, на которой творил художник, но они чувствуют, что здесь есть разговор о чем-то глубоком, важном. Мне кажется это подсознательный интерес к периоду жизни нашей страны, когда было уважение к человеку, к условному «Золотому» и «Серебряному» веку человека прожившего век «Железобетонный». Мы живем во время, когда эпоха постмодернизма завершается и люди снова хотят смысла, глубины, перспектив.

Тенетов: И с этим связана продуманная серия Третьяковской галереи больших глубоких выставок классиков: Репина, Куинджи, Верещагина, Серова. Видно, что перспективы мощные… Я недавно был в Третьяковке на Крымском валу, смотритель сразу меня сориентировал: «Сначала проходите на Репина, а если сил хватит — на всё остальное». А я вот как раз на «всё остальное» пришел — на выставки Голополосова и Файбисовича. Как вы относитесь к таким виртуальным проектам типа «Ван Гог 3D»? Ван Гог на носках, майках, брелках… Не стало ли это профанацией искусства, некой подменой? Фейком?

Архангельский: Это просто бизнес, я думаю. Кроме этого, во все времена были две линии развития в искусстве. Одна из них ориентирована на воодушевление, другая — на вдохновение. Воодушевление ориентировано на движение чувств, а поэтому, часто, на развлечение. А вдохновение от воодушевления отличается тем, что оно ориентировано на дух. На ту часть человека, где есть уникальное «Я», у этого «Я» есть определенные духовные дары — дар памяти. Один помнит обиды, другой — любовь друзей. Это общение, надежда как способность опереться на вещи в жизни. Это творчество, это любовь. И мы с Вами знаем, что человек в результате своей жизни эти дары либо умножает, либо теряет. В результате своей жизни человек становится источником любви либо духом страха. Либо вера, либо «перспективняк», либо свобода, либо рабство. То есть многие художники, писатели 19 века видели свою задачу в том, чтобы своим творчеством дать импульс для духовного роста человека.

Когда мы говорим о носках с Ван Гогом — это еще и влияния постмодернизма, где всё перемешено. Где нет понятия святынь, нет иерархии, традиции. Нет понятия «нельзя», можно всё. Для человека, живущего в этом пространстве, картины часто являются развлечением, украшением и элементом дизайна, а не пространством, где надо думать. Соответственно, те глубочайшие идеи, которые волновали художников, могут не интересовать современного человека, он использует произведение искусства просто как то, что красиво загораживает дырку на стене. Искусство сейчас подается как розовый бантик, который красивый, но к жизни, к тому, чем живет человек мало относится. Например, вот перед нами стоит макет корабля, и если мы сюда привяжем розовый бантик, наверное, он его только испортит, ничего нового не добавит. Многие люди видят искусство как то, что может быть бантиком к его жизни. Красивым, но не важным. Поэтому эти носки и футболки — они будут, мало того, эта линия будет, скорее всего, развиваться.

Тенетов: С точки зрения популяризации продвижения искусства это работает или нет? Если человек надевает носки с Ван Гогом, у него есть дальнейшая мотивация купить альбом, посмотреть фильмы о Ван Гоге, сходить на выставку?

Архангельский: Я так не думаю. Это дает человеку информацию: был такой (извините, за жаргон) чувак Ван Гог. И еще он ухо отрезал. Чтобы это заставило купить альбом и прочитать его биографию, нужно другое. Мой опыт показывает, что интерес к живописи и к этим темам возникает тогда, когда человек нащупывает живую связь со своими глубинными вопросами. Когда вдруг понимает, что то или иное произведение может ответить на его вопросы.

Тенетов: Вы профессиональный экскурсовод, причем очень востребованный, насколько трудно сейчас держать внимание аудитории?

Архангельский: Современному человеку нужно давать информацию порционно, где-то пошутить, ритм изменить, нужна постоянная динамика, но и перегибать с этим тоже не стоит. Все таки на встречи и экскурсии, которые требуют внутреннего труда, приходят люди к этому труду более или менее готовые. А тем, кто пришел развлечься будет трудно. Подлинное искусство требует взрослого отношения к жизни. А сейчас мнрго незрелости во всём вокруг. Подростковый возраст хотят увеличить до 29 лет. Если так дальше пойдет, то, со временем, наверное, где-то к 70 годам будет заканчиваттсяся подростковый возраст (смеется). Вот эта инфантильность, когда человек ни за что не отвечает, привела к тому, что взрослое мышление сильно запаздывает. В экскурсии очень важно определить для себя — что я говорю, а что обесценит рассказ, допустимое и недопустимое. Можно рассказать пикантные детали жизни художника, развлекать, а можно помогать зрителю увидеть, совместно размышлять, проникать в глубину.

Тенетов: Кто ваш идеальный экскурсант, к кому вы обращаетесь, к какой аудитории?

Архангельский: К человеку, который размышляет о смысле того, что он видит вокруг. Который хочет измениться и изменить реальность вокруг себя к лусшему. Незадолго до смерти великий Сергей Юрский говорил о том, что театр умер, и встал вопрос — какой театр умер, что значит он умер? Он говорил о том, что люди хлопают там, где надо бы в ужасе замереть. Но мне кажется, что эта проблема связана с четким пониманием, что мы делаем и на кого ориентируемся. На человека, в сознании которого есть категория призвания или на чнловека живущего культом потребления. Если человек понимает, что вот есть я, есть путь, которым я призван пойти, то внутри рождается категория долженствования, мотивация возникает изнутри — я должен. Это не то же саме, что все вокруг мне должны.

Современная поп-культура во многом ориентируется на человека, который никуда не стремится, ничего не хочет, и, соответственно, то, что перед глазами такого человека происходит, ориентировано на ра
звлечение и имеет успех, либо ориентировано на труд и рост, и у этого человека не вызовет отклика.

Тенетов: Вы общаетесь с посетителями музеев. Как Вам кажется, каков сейчас «социальный заказ», чего ждут люди от искусства, от культуры?

Архангельский: Вопросы становления личности, творчество, которое может дарить другому импульс, возможность быть свободным, иметь надежные ориентиры и опоры в жизни, оживляющие способность любить — это то, на что сейчас есть огромный спрос у молодежи. Видно, что молодежь меняется. Раньше об этих серьезных вещах я старался реже говорить в аудиториях младше 10 класса, не понимали, сейчас уже с шестиклассниками можно говорить о серьезных вещах. Эта тема связана еще с темой старшинства. Сейчас серьезно ставится вопрос — кто те, настоящие старшие в нашем народе, кому можно доверять и у кого можно учиться. Хранить память, а значит, и культуру — признак духовно старшего. Мы живем в стране, где всё выстраивается по вертикали, но что будет, если эта вертикаль рухнет? Чем будет связано общество — языком, культурой? XX век, к сожалению, ломал этих старших, уничтожал. Но люди все брльше чувствуют, что атомизация общества — это болезнь. В норме, человек должен жить так, чтобы рядом были старшие у которых можно учиться и младшие, кому необходимо помогать становиться людьми. Быть человеком надо учиться.