Вячеслав Ганелин

Мария Плюснина: Вячеслав Шевелевич, в Архангельске уже в 37-й раз проходит Международный фестиваль «Дни джаза». Как так случилось, что за всё это время вы ни разу не были в Архангельске?

Вячеслав Ганелин: Я ждал, пока все созреют: и я, и фестиваль.

Плюснина: Вы были знакомы с Владимиром Петровичем Резицким? Мне кажется, вы параллельными путями с ним шли в поиске новых музыкальных форм, делали смелые вещи.

Ганелин: Да, мы даже немного с ним играли, но это так, эпизодически. Смелость ли это? Или это просто любовь к тому, что делаешь? Мы делали то, что любили. Это самое главное. А параллельно ли мы делали? Время определяет результат, который у него был такой, а у меня другой. Мы оба искали вещи, которые нас интересовали.

Плюснина: Вот вы говорите «делали». Вы уже итоги подводите?

Ганелин: Я всё время что-то делаю. Хорошо или плохо, не знаю, но я делаю то, что мне интересно. Я эгоист, но в хорошем смысле, потому что если публике нравится какой-либо результат, то этот эгоизм оправдан.

Плюснина: То есть вы больше для себя?

Ганелин: Нет, это очень сложно. Есть состояние рождения искусства. Какое оно? Та импровизационная музыка, которой я занимаюсь, если раньше была некой авангардной, то теперь это поубавилось.

Когда ты пишешь музыку, то ты влюблён в неё, потому что ты веришь. Если не веришь в себя, то ничего не получится. Иногда кажется, что ты гениальное что-то придумал, а утром слушаешь — ну и ужас.

Плюснина: Есть ли для вас в музыке природа божественного? Некоторые считают, что музыкант выступает проводником эмоций и переживаний?

Ганелин: Да. Здесь вы правы. Есть такое понятие, что творчество как будто идёт сверху, а не от нас. Особенно в спонтанной музыке: порой ты думаешь сыграть так, а в итоге нажимаешь совсем не ту ноту и уже оказываешься в другом мире. Нота провоцирует тебя. Это работа подсознания, которое в какой-то мере переходит в сознание. Это всё идет откуда-то свыше? Или это собрание опыта, мышления? Я думаю, что всё вместе. Поэтому я не могу сказать, что сегодня буду играть.

Плюснина: А как вы сами оцениваете, удалось или не удалось сыграть?

Ганелин: Сложно ответить однозначно, потому что во время игры с большой скоростью идёт результат и анализ. И ты ответственен перед этой скоростью. Надо выстроить всё так, чтобы зритель слушал импровизацию, как одно целое. Ко мне иногда подходят и говорят: «Сколько это надо репетировать!» Я говорю: «Большое спасибо!» Это лучший комплимент. Я не буду же рассказывать, что это всё спонтанно, что мы не репетировали. Если говорить про анализ, то свои записи я боюсь слушать. Иногда даже записи я годами не слушаю, потому что знаю, что там всё плохо. Есть человек, которому я доверяю больше всего — моя жена. Она всё очень точно чувствует, и она говорит мне, что получилось хорошо, а что нет.

Плюснина: А вы смотрите фильмы, музыку к которым написали?

Ганелин: Когда ты пишешь музыку, то ты влюблён в неё, потому что ты веришь. Если не веришь в себя, то ничего не получится. Иногда кажется, что ты гениальное что-то придумал, а утром слушаешь — ну и ужас. Кино особенно опасно тем, что тебе дают маленький срок. За это время нужно всё эмоционально рассчитать, чтобы музыка могла помочь конкретному образу. Всё это действует на подсознание зрителя. Часто говорят: «Там была музыка?» А она там была! И она-таки действовала, поэтому создание такой музыки — определённое искусство, которое я очень люблю. Монтаж, режиссура — всё это глубоко увлекательный процесс. Потом выходит фильм. Один раз, конечно, посмотришь. После думаешь: «Вот тут надо было по-другому сделать». А всё, никак уже не исправить.

Плюснина: Для вас ведь музыка началась очень рано: в 4 года вы стали импровизировать. Вы прошли через испытание славой маленького Моцарта?

Ганелин: Не, это не Моцарт. Наверное, маме нравился играющий мальчик (смеются). Потом я увлёкся этим делом. Одно дело — учиться музыке, а другое — результат и реакция человека в каком-то данном направлении. Много людей учится музыке, но не многие становятся музыкантами. Становятся, может быть, очень хорошими слушателями. Или, вообще, плохими слушателями и плохими музыкантами. Это всё очень интересно от того, что это нестандартно.

Плюснина: А как в вашей жизни появился джаз?

Ганелин: Ох, я боюсь, что у вас не хватит плёнки все это записать (смеются). Это интересная история, смешная немножко.
В то время в СССР не было джаза. Потом информация о джазе стала появляться через радио, которое глушили. Грамоту мы учили по классике, а вот достать ноты было практически нереально. А я занимался такой музыкой, на которую сильное влияние давала классика. Я жил в Литве, а у неё границы рядом с Польшей, поэтому Литва более открыта. Польшу не глушили, а музыка там была уже на уровне. Потом стали появляться молодёжные кафе, в которых был «свободный микрофон». Все играли, никто ничего не понимал. Помню молодого человека, который был похож на одного американского музыканта. Он порой выходил и играл на контрабасе. Потом в этом кафе стали проводиться молодёжные лекции. Вот там и начались лекции о джазе. Я говорил: «Что это за музыка? Это ужасно! Ничего не понятно!» И вот, только спустя время, я стал любить Чарли Паркера и других (смеются).

Плюснина: Насколько для музыканта важно наслушаться кого-либо? Или гений всё равно выйдет сам без чьей-либо помощи?

Ганелин: Я не знаю, что такое «гений». Это такая сложная вещь, которую я не могу объяснить. В других интервью у меня спрашивали об этом, и я отвечал: «Гений не виноват, что он гений». Он не может по-другому делать. Если он ломает традиции, то это не потому, что он старался и думал, а просто он так видит. Он гений в симфониях, а посади его написать песенку, он не сможет. Гений не может делать всё, он делает то, что он может, то, что у него получается от природы. Гений он или нет, не играет роли.

Тим Дорофеев: Вячеслав, недавно переслушал ваше трио с Тарасовым и Чекасиным (трио «Ганелин, Тарасов, Чекасин» существовало с 1972 по 1986 гг.) Я считаю, что это яркое явление было в импровизационной музыке. Каково ваше ощущение от того периода?

Ганелин: Это прошедший этап. Прошедший этап всегда приятен тем, что он был и был приятен. Когда у тебя появляются идеи и коллеги, с которыми ты можешь идеи также развить, это здорово. Я до этого выступал в трио, которые были вполне успешными. Взять тот же фестиваль в Таллине, на котором я выступал с 1968 года. Баташёв постоянно спрашивал меня: «Опять свою музыку принёс?» Все играли стандарты, а я опять со своими какими-то фокусами. После нашего выступления к нам подбежали корреспонденты: «Вы играете, как американцы!» А мы их и не слышали. Это была большая оценка. Это ещё до Тарасова и Чекасина, поэтому наше трио было уже известно. У нас был ударник, который женился и ушёл от нас. Надо было зарабатывать деньги, а мы тогда не зарабатывали, а получали удовольствие от игры (смеются). Мы остались дуэтом с контрабасистом. Потом появился товарищ Тарасов (Владимир Тарасов, известный авант-джазовый барабанщик родом из Архангельска). Мы стали играть втроём. Это было недолго: контрабасиста забрали в армию (смеются). В желании попробовать что-то новое мы попали в Свердловск. Там в Доме офицеров нам предложили познакомиться с одним саксофонистом, это был Владимир Чекасин (известный саксофонист-импровизатор, композитор, педагог). Пять минут игры с ним, и мы поняли — наш человек! Так появилось трио «ГТЧ».

Дорофеев: Зачастую случается так, что музыка влияет на видео. У меня был такой момент, когда видео повлияло на музыку. Это было на Земле Франца-Иосифа, когда снимали фильм. А как у вас с этим? Вам дают сюжет, а потом уже пишете музыку?

Ганелин: Это в зависимости от жанра фильма. В этом отношении мы подсобные рабочие. Режиссёр — главный в фильме, он подбирает команду, он верит в них. Самое тяжёлое — быть композитором, потому что весь технический состав в кино — эгоисты. Они выполняют монтаж, долго думают, дело подходит к сроку, а потом: «У тебя есть неделя, чтобы написать музыку». Это самое сложное, но в этом есть определённый адреналин.

Часто случалось так, что вместе с режиссёром просматриваете снятый материал и расставляете акценты: «Вот здесь надо погромче, а вот тут помягче. Тут напряжение нужно». И вот так сидишь после, пишешь музыку и всё высчитываешь.

Когда пишется музыка до видео? Когда режиссёр ещё только на стадии идеи, и он рассказывает тебе сюжет и просит написать тему. Её пускают даже во время съёмок, чтобы она влияла на съёмочную группу.

Порой приходят режиссёры и просят лирическую или грозную музыку, а сам фильм ещё не отсняли. Как в таком случае писать музыку? Несколько раз такое предлагали, и я отказывался.

Дорофеев: А были ли такие импровизационные вещи в сочинении музыки для фильма?

Ганелин: Тогда у вас точно не хватит плёнки (смеются). Импровизация — основа любой композиции. Нельзя писать чётко по плану, у любого композитора всегда есть идея. Другое дело — человек, постоянно играющий в импровизационном стиле. У такого человека обязанность — сделать так, чтобы слушатели поверили в подготовленность номера. Должно быть ощущение уверенности.

Дорофеев: Вы вообще легко пишете?

Ганелин: Опасно сказать «да» или «нет». Если скажу «да», то подумают, что много воображаю. Если скажу «нет», то будут считать мучеником. Пока было довольно быстро. Есть композиторы, которые пишут годами, у них хорошо получается. Есть тот, кто пишет быстро, и тоже хорошо. И наоборот.

Плюснина: Что бы вы пожелали молодёжи? Как не уйти в кавер-группу?

Ганелин: Есть столько книг и учебников, что человек начинает путаться, поэтому необходимо умение разбираться в информации. Если ты по натуре аналитически работаешь, то ты начинаешь понимать, что происходит в данном произведении. Я думаю, что нужно слушать очень много, но слушать с головой, а не для кайфа. Когда идёт для кайфа, то ты отбрасываешь всё, что раздражает. А раздражает когда? Когда ты вникаешь и стараешься понимать.

В джазе есть проблема: много книг, в которых существует набор фраз стиля того или иного исполнителя. Ребята их выучивают, и в результате получаются «мёртвые» музыканты. Надо учиться у других, а не копировать стиль кого-либо. Нужно выдавать своё! +