Антон Батагов: «мы сами себя успешно уничтожаем, отрываясь от собственных корней»
Идея «Пасхального фестиваля» — обращение к корням. Как Вам кажется, насколько это важно человеку и народу чувствовать свои корни?
Странно даже говорить об этом, насколько это очевидно, потому что если это неважно, то тогда собственно ничего нет, нет страны, нет понимания того, откуда мы пришли и зачем, и самое главное, куда идти дальше. Людям свойственно пытаться сохранить свою землю, свою природу, свою историю и вообще все, что с этим связано. Из этого состоит жизнь любого, даже самого маленького народа на Земле. Но у нас такая карма, что к таким очевидным вещам, как сохранение памяти, мы часто относимся как к чему-то ненужному, второстепенному. И сами же потом от этого страдаем, никто другой не страдает, только мы. В этом смысле, даже не нужно, чтобы нас кто-то завоевывал, мы сами себя успешно уничтожаем, отрываясь от собственных корней.
Сразу хочу спросить про Вашу программу, которая заявлена на фестивале — «Письма игуменьи Серафимы». Это тоже в большой степени про память?
Да, не то слово. Последние 30 лет я живу между Россией и Америкой. И постоянно обнаруживаю какие-то вещи, которые я бы никогда не встретил, если бы жил, скажем, только в России. Однажды я оказался на кладбище в русском православном монастыре, который находится неподалеку от Нью-Йорка, и мне открылась удивительная история жизни игуменьи Серафимы. В результате у меня получилась цепочка фортепианных пьес, а между ними, сидя за роялем, я читаю тексты — подлинные её письма. Эта форма не превращает эту вещь в спектакль, здесь нет попытки что-то сыграть, я, наоборот, читаю обычным голосом, каким я сейчас разговариваю с Вами. Но это очень важно — личное обращение, вряд ли кого-то эти тексты, эта история смогут оставить равнодушным. Это как раз про память, про любовь и про силу веры.
В одном из Ваших интервью Вы сказали, что в России на академических концертах в 90-е годы кашляли меньше.
Это забавно звучит, особенно сейчас, когда весь мир сошел с ума с этим коронавирусом… В девяностые годы была какая-то совершенно другая жизнь, и проявлялось это во всём абсолютно. В бытовом плане жизнь была совсем нищая, но в ней был какой-то свет впереди, надежда, это как выяснилось, все были иллюзии, но ощущение свободы раскрепощало людей, а кашель на концерте — это признак внутренней зажатости. В 90-е мы вдруг стали делали то, чего нельзя было делать раньше. Я тогда был совсем молодым, и это было для меня и моих коллег очень важным движением вперёд. Мне кажется, про кашель, я говорил с корреспондентом газеты «Известия» примерно год назад. За этот год наша страна прошла такой путь, что, я думаю, еще год назад никто из нас даже не представлял себе то, что будет с нами сейчас. И я не про вирусы, а про всё остальное… За этот год мы оказались в авторитарном государстве. Вы знаете, по-моему, нам сейчас уже не до кашля в концертных залах.
В Вашей обширной дискографии несколько саундтреков. Я Вашу музыку узнал из фильма «Музыка для декабря» Дыховичного где-то в середине девяностых годов. А как у Вас сейчас с кино складывается или Вас это перестало интересовать?
Сейчас у меня с кино никак не складывается. Хотя мне несколько раз в год предлагают написать музыку к какому-нибудь фильму, дают прочитать сценарий или посмотреть черновой монтаж — и на этом моё желание заканчивается, к сожалению или к счастью. Если я не чувствую с режиссёром общности, я не вижу причин этим заниматься. И все же, год назад я написал музыку для спектакля Ивана Вырыпаева «Волнение», и этому я очень рад. Это совершенно другая история, потому что Иван — человек невероятного таланта и глубины, уникальная личность.
Я хочу попросить Вас провести ликбез для наших читателей. Обычно Вас называют композитором-минималистом. В чем основные принципы минимализма?
Все очень просто. Послушайте колокольный звон, любой, православный или европейский, вот это и есть минимализм.
То есть простыми средствами добиться максимальной глубины?
Да, то же самое касается и народных песен. В каждом народе, в каждой культуре музыка приобретала какие-то свои формы, и важная особенность этой музыки в том, что если встречаются музыканты совершенно из разных культур, им всегда есть что делать вместе. Русские православные колокола и африканские барабаны, казалось бы, что в них общего? Но, поверьте, вместе русский звонарь и африканский барабанщик прекрасно сыграются, потому что это всё разные диалекты одного и того же языка. Поэтому ничего сложного и непонятного в минимализме нет, скорее, наоборот, эта музыка лаконична и ясна каждому.
Предположим, человек собрался пойти на Ваш концерт, но очень хочет подготовиться, хочет быть в теме, что бы Вы посоветовали ему послушать кроме Ваших произведений?
Знаете, как раз мои и не надо слушать. Думаю, можно послушать классическую музыку — Чайковского, Рахманинова, Прокофьева — или колокольные звоны, православные песнопения… Если вы прикоснетесь к этим вещам, то это поможет понять, из чего складывается новая музыка в XXI веке. Станет понятно, что эта музыка не пришла, чтобы все традиционное отвергнуть, а наоборот, чтобы вобрать в себя весь опыт. Сейчас в мире огромное количество музыки, которая строится именно на принципах преемственности и переосмысления предыдущего опыта.
В Архангельске много лет прожил один из основателей музыкального конструктивизма — Александр Мосолов, мы здесь стараемся об этом помнить. Насколько на Вас повлиял как на композитора музыкальный авангард советских 20-30-х годов?
Он повлиял на меня очень сильно. Когда закончилась советская власть, и то, что раньше было нельзя, стало вдруг можно, в Москве в 1988 году возник фестиваль современной музыки «Альтернатива», а с 89-го я стал его арт-директором. Примерно тогда я как раз очень заинтересовался музыкой 1910-20-ых годов и записал альбом «Рельсы», там как раз было много Мосолова, и я довольно часто исполнял его на концертах. Понимаете, когда вы чего-то не знаете, и потом вдруг выясняется, что это совершенно колоссальная страница в истории нашей музыки, что в ней столько энергии и прорыва вперёд, — было бы странно, если бы это не повлияло и не подействовало на любого современного музыканта.
Конструктивизм — это музыка города, музыка машин, это всё в ней было настолько сильно и мощно, беспрецедентно ново, и одновременно с этим она каким-то образом умудрялась опираться на русские народные основы. Я не понимаю, как у них это получилось, но это действительно было так. Мосолов — с одной стороны, титаническая фигура, а с другой стороны, очень трагическая. Вместе со своей женой Ниной Мешко он писал переработки северных песен, стилизации, которые были тогда разрешены — фактически это причесанные, выхолощенные народные песни. Последние годы, связанные с Архангельском и Северным хором, были для него драматичными как для композитора.
Но сломали его гораздо раньше — в 30-е годы, ведь все главные свои произведения он написал в 20 с небольшим лет. Все равно он был гениальным человеком, даже стилизации делал очень здорово. Кстати, я познакомился с Ниной Константиновной Мешко как раз в конце 1980-х, мы даже общались некоторое время.
В Архангельске Антон Батагов сыграет фортепианный цикл с отрывками из писем игуменьи Ново-Дивеевского монастыря Серафимы (Наталии Янсон)
«Где нас нет»
Ново-Дивеевский монастырь в США — русский православный монастырь, а на кладбище похоронены в основном те, кто покинул Россию после переворота 1917 года, и их семьи — в общей сложности около семи тысяч человек.
В этом сочинении есть невыдуманный сюжет и подлинные письма из архива одной семьи. В них отразилась история русской эмиграции, история страны, погибшей в 1917 году и продолжающей жить в тех людях, которые навсегда сохранили в себе свет русской культуры и духовных традиций.
Мы сейчас живём в эпоху постмодерна или пост-постмодерна. В тот период, когда искусство не говорит прямо, а как будто бы цитирует, прикидывается, перефразирует, иронизирует. Как Вам кажется, можно ли сегодня говорить о важных вещах серьезно и при этом быть услышанным?
Действительно это было на протяжении нескольких десятилетий, было в литературе, философии и в музыке тоже. Говорить искренне, говорить о чем-то глубоком было даже как-то неприлично. Однако, для человека естественно желание разобраться в важных вещах и просто искренне с кем-то поделиться, но люди стали это скрывать, скрывать за стебом, иронией во всех её вариантах. На самом деле, в последние годы в искусстве и философии эта полоса закончилась, она продолжается только у тех, кто хочет по такому пути двигаться. Появилось то, что называют метамодернизмом. Смысл в том, что искренность и разговор языком искусства о важных вещах не только возможен и всячески приветствуется. Дальше вопрос уже в том, как талант каждого конкретного музыканта, писателя и художника с этим обращается, и что из этого получается. Это хорошая стадия развития искусства, она мне очень нравится.
По природе Вы гуманист и говорите своей музыкой о любви, о боге, о человеке. Однако, если почитать Ваш Фейсбук, там Вы довольно резки в своих высказываниях. Как Вам кажется, художник должен иметь четкую политическую позицию и продолжается ли эта тема — поэт в России больше, чем поэт?
Ну а как можно писать обтекаемо о том кошмаре, который сейчас происходит в стране? Однако, каждый решает сам для себя, здесь никто ничего никому не должен. Есть те, кто занимается искусством и при этом принципиально не говорит ни одного слова публично, ни о чем другом кроме искусства, и они имеют на это абсолютное право. Я иногда пишу в Фейсбук, а потом думаю, лучше бы не писал, потому что вокруг этого начинаются столкновения, конфликты. Знаете, когда в стране миллиарды украдены у стариков и детей, значит, в этом обществе что-то не так. Наверное, для меня сейчас более естественно говорить и писать об этом.
Это из серии «не могу молчать».
Видимо, да.
Как Вы относитесь к топам или рейтингам? Назовите, пожалуйста, пять книг, которые повлияли на Вашу жизнь.
Можно я не буду называть пять? Это банально прозвучит, но я считаю величайшим писателем всех времён Виктора Олеговича Пелевина. Я просто не вижу другого автора такого уровня глубины. Он умудряется упаковывать в оболочку попсового романа глубочайшие вещи и делает это очень искусно. А вообще, мне кажется, нет ничего обязательного для прочтения. Я уверен, есть люди, которые даже не умеют читать, но любой эрудит может поучиться у них мудрости и доброте.