Виктор Панов «о фестивале мне говорить неинтересно»
Виктор петрович, мы с вами раз в год точно интервью делаем. поводы разные, но на этот раз повод очередной — «европейская весна». Фестиваль хоть и очередной, но всегда разный. Как меняется «Европейская весна»? Во что трансформируется?
О конкретном фестивале мне говорить неинтересно. Когда ко мне приходят корреспонденты с вопросом: «Чем этот фестиваль отличается от предыдущих?», я сразу говорю: «До свидания». Я бы говорил о другом. Само понятие «фестиваль» дискредитировано в нашей стране до неузнаваемости. Теперь все называют фестивалем. Я давно живу, насмотрелся всякого, поэтому имею право говорить. Но если ты не знаешь, что происходит в жизни и в мире, то искусством заниматься не надо. Большинство фестивалей можно назвать одним словом — пошлость. Пошлость — занижение истинной ценности предмета. А вот как определить ее? Года два или три назад в Нарьян-Маре проводили фестиваль уличных театров. Провал полнейший! Случайные люди им занимались. Точно так же, как у нас сейчас занимаются люди фестивалем Абрамова. Для меня это трагедия.
Зачем ехать на фестиваль, если ты приехал на один день отыграть спектакль? Это называется, в лучшем случае, лаборатория, а не фестиваль. Фестиваль — когда какой-то период времени мы находимся вместе, город заставляем жить по-другому. Для меня очень приятно, что 5–6 коллективов в Северодвинске и в Архангельске выросли на почве фестивалей уличных театров. Раньше существовала система гастролей. Артисту отдыхать от них давать нельзя, он должен все время быть в работе. Знаешь, что для меня главное на фестивале? Ночной клуб! Почему у меня такие гениальные артисты? Потому что в этом баре все время тусуются. Когда меня спрашивали, для кого я делаю фестиваль, я говорил, что для своих артистов. Чтобы они общались в ночном клубе. На фестивале уличных театров ночью каждый театр капустник делает. Какое количество мастер-классов проходит! Работа артиста — его жизнь.
Есть, конечно, прекрасные, правильные фестивали в провинции: «Платоновский» в Воронеже, «Дягилевский» в Перми. Фестиваль — это как ребенок, его надо создать и вырастить. Любой должен заполнять все пространство. Но фестиваль — это всегда риск. Первые фестивали — полтора человека в зале.
Я прекрасно помню, как резицкий привез японцев. На сцене было больше народу, чем в зале. Все были в буфете…
Каждую ночь и до пяти утра мы с ним обсуждали фестиваль «Дни джаза» или «Уличные театры». Володя жил фестивалем, да если честно, от этого и умер. Отдал себя всего. Мы стали делать фестивали, потому что хотели показать нашим людям удивительное.
Идея организовать «Европейскую весну» пришла, когда мы на пароходе комедиантов плавали от Москвы до Питера по всем каналам. Из русских только мы и группа «Волга». Вот сидим мы на палубе, и вдруг я услышал звуки баянов. Потом я услышал цыган, я взял у них адреса. Я так вдохновился этим, что сказал: «Ребята, надо организовать фестиваль». Назвали мы его «Европейская весна». Сейчас он немного ломается: в этом году европейский коллектив всего один. Но уровень коллективов остался европейским!
Чем вам запомнился минувший год театра?
Прошел год театра, но в стране вообще никто этого не заметил. Я предлагал в год театра устроить театральный десант: садимся всеми коллективами в поезд и едем. На одной станции выходим на день, спектакль даем и уезжаем на следующую, и так по всей области. Все сидели и слушали, никакой реакции. Это одна из причин плохого финансирования — непонимание того, что нужно делать. А между тем все эпохи запоминаются по культуре. Кто сейчас помнит итальянских правителей эпохи Возрождения? А художников и скульпторов — все! Культура как двигатель процесса. С нами происходит что-то обратное. Я подозреваю, что кому-то выгодно иметь недоразвитых людей, чтобы они приходили голосовать за «кого надо» и прочие дела…
У вас в программе фестиваля есть спектакль «как хоронили иосифа виссарионовича». Два года назад вышел американский фильм «смерть сталина», который был официально запрещен в России. Эта тема очень «холиварная», то есть тревожная и больная. Для некоторых людей Сталин — живая правящая фигура до сих пор. На него ссылаются, с ним разговаривают во сне и наяву. Когда мы говорим о его смерти, значит, что мы подписываемся, что его нет. Как его может не быть, если он есть? Получается, признать, что его нет — опасно. Не боитесь оскорбить «чувства верующих»?
Из мавзолея его вынесли, значит, его нет. Я его помню в мавзолее, с одной стороны Ленин, с другой — Сталин. Кошмар просто! И нескончаемая толпа между двух гробов… Что касается Сталина. Сцена — всегда твой личный опыт. Я никогда не забуду, когда Сталин заболел, нам всем передавали каждый час информацию о его здоровье. Я помню, когда отец с матерью сказали, что он умер, вздох облегчения был. Конечно, многие рыдали. Но страна вздохнула — это правда. Да, мы победили при его правлении. Да, это мощнейшая модернизация заводов. Но если на одну чашу весов положить победу, а на другую — ни за что расстрелянных людей, то, конечно, они перевесят, потому что всегда люди главное, а не танки.
Во Франции, как только вышел указ про пенсионную реформу,
так сразу люди вышли протестовать, а у нас что?
У нас много идиотизма в стране. Я не люблю народ, толпу, а люблю людей. Это разные вещи. Народ у нас все терпит. Во Франции, как только вышел указ про пенсионную реформу, так сразу люди вышли протестовать, а у нас что? Все сидят по кухням всю жизнь. Вот и раскачивают лодку с Украиной разные психопаты по ТВ. У нас что, своих проблем нет дома?
Вообще, мне интересны две личности — Сталин и Геббельс. Второй спектакль из этой же эпохи называется «Магда», о жене Геббельса. Геббельс и его жена — фанатики, очень сильные убежденные личности. Когда они проиграли, они проиграли не войну, а идею. Когда они своих детей отравляют в бункере, это доказательство того, какого сильного врага мы победили.
Как вам новая коллаборация фестивалей «Транзит», вы же никогда ни с кем не объединялись?
Самое важное в этом фестивале, что мы приглашаем тех, кого другие бы не пригласили в Архангельск никогда. Хочу сказать о Василии Ларионове, он как организатор фестивалей — очень талантливый парень. Не «галочник»! Он тщательно подбирает участников для фестивалей, а не просто приглашает всех желающих.
Сейчас актуален пластический театр. вы тоже двигаетесь к этому тренду. Не теряется ли в пластическом театре актерское мастерство по Станиславскому? Получается, Мейерхольд победил?
Я понимаю, что первым было слово. Но я вспоминаю, как Марк Захаров писал пьесу по Достоевскому, чтобы было как можно меньше текста — не получилось. Все равно мы, русские, многословные в хорошем смысле. Пластикой по любой теме можно сказать больше, чем текстом. Есть такой фестиваль «Ламбушка» в Петрозаводске. Там Тургенев был показан настолько по-новому! Через два года мы снова приехали — все вернулось в обычное русло. Там я сказал, что все вернулись к реалистическому театру и виноват в этом Станиславский. Публика зааплодировала. Я сказал, что образование надо начинать с Михаила Чехова. Там на каждой странице он отсылается к Станиславскому. Станиславский сам говорил, что его система подходит только для одаренных.
Самое важное в этом фестивале, что мы приглашаем тех, кого другие бы не пригласили в Архангельск никогда
Как определить качество актерской игры, если актер в диалоге не выражается? У вас Салтыков-Щедрин пляшет!
Это не специально придуманная пластика, а способ существования на сцене. В «Истории одного города» же сумасшедший дом играют на сцене. А сумасшедший дом, он почти везде, вот у нас в Архангельске есть отличные музеи, театры, фестивали. Но это все можно за два дня пробежать, а дальше что? Нет у нас системности и вовлеченности. Какая-то раньше была другая движуха, когда Резицкий был. Жили бедно, но интересно. В стране, в провинции есть отдельные островки с культурой, но нет Деда Мазая, который бы эти островки соединил.