Михаил Мейлах«мы не могли не познакомиться с бродским»

Михаил Борисович Мейлах. Выпускник филологического факультета Ленинградского университета, кандидат филологических наук, через всю жизнь пронес дружбу с великим поэтом Иосифом Бродским. В Архангельск он приехал для участия в торжествах, посвященных присвоению имени Бродского гимназии № 21. Я сижу с Михаилом Мейлахом в классе гимназии № 21 города Архангельска. Директор гимназии Татьяна Боровикова и идейный вдохновитель присвоения гимназии имени Иосифа Бродского Михаил Соболев пригласили друга поэта в Архангельск на торжество, посвященное присвоению гимназии имени Нобелевского лауреата.

Вы вспоминаете студенческие годы в ленинградском университете?

Конечно, хорошо помню. Я сам окончил ЛГУ. Это были годы свободы. Тогда филфак был мощный. Мощнейший. Классики еще были живые.

В.Л. Я поступил в университет в 1964 году. Нам, будущим журналистам, повезло: мы слушали лекции профессоров филологического факультета университета виктора жирмунского, григория бялого, георгия макогоненко, виктора мануйлова. в те годы аудитория заполнялась не только филологами и журналистами. именитых профессоров приходили слушать студенты многих факультетов лгу. как говорится, яблоку негде было упасть. ваш отец борис соломонович был известным литературоведом, филологом, крупным пушкинистом.

Это очень сложный вопрос, потому что было поколение старых пушкинистов. Он действительно ученик Банди и Цявловской. Поэтому у него подготовка была очень хорошая. Текстология — он ее по-настоящему знал. Но, конечно, на него наложила печать марксистская идеологическая воздержанность.

И все-таки они сумели, несмотря на идеологические сложности, создать фундаментальные работы.

Да, но это уже было настолько формально, хотя были некоторые сволочи, которые и там выискивали идеологическую враждебность.

Меня немного удивило, что вы, воспитанный на классической литературе ,увлеклись обэриутами и столько сделали для открытия хармса, введенского, олейникова.

Дело в том, что у меня была старшая сестра, ее мужем был музыковед Генрих Орлов, автор книги о Шестаковиче. Так вот его учителем был Михаил Семенович Друскин, брат Якова Семеновича Друскина, ближайшего друга Хармса. Очень интересный человек, религиозный философ. Он сохранил архивы Хармса и Введенского, когда Хармса арестовали в 1941 году, он, голодный, в блокаду пошел в его квартиру и все бумаги забрал. Почти все, что было у обэриутов, архив сохранен благодаря ему.

что такого было в их поэзии, что так разозлило власть? там же ничего антисоветского нет.

Идеологически они абсолютно чужды тоталитаризму. Они были свободными людьми по сути. Авангард же разгромили во всех его проявлениях. Есть такая замечательная книга Евгения Ковтуна «Авангард. Остановленный на бегу», там это очень хорошо подано.

не только в поэзии, все останавливалось на бегу. а почему на слуху из обэриутов хармс и заболоцкий, о введенском говорят мало?

Введенский — великий поэт, очень сложный. Почитайте его «Элегию». Сначала был классический авангард: Хлебников, Крученых. Но потом все угасло, подражаний нет, Введенский выстроил дальнейшую историю поэтического авангарда, при этом создав совершенно самостоятельный язык.

как вы познакомились с иосифом бродским?

Мы просто не могли не познакомиться с Бродским. Был круг людей, где все более или менее знали друг о друге. Я в первый раз увидел Бродского на концерте в Ленинградской филармонии. А познакомили нас наши общие друзья, все происходило само собой, это была одна компания. Я младше Бродского на несколько лет, мы дружили с моих восемнадцати лет, а ему было уже 23 года. В то время это огромная разница. Я его считаю своим учителем, но это была настоящая дружба. Когда его арестовали и сослали в Норинскую, я ездил туда к нему три раза. Потом, когда он вернулся, наша дружба продолжалась в Ленинграде. А потом, много лет спустя, оказался на Западе и я. И там мы продолжили наши встречи. Где только мы ни встречались — в Лондоне, куда он каждый год приезжал, в Вене на конгрессе ПЕН-клуба, в международной организации писателей, журналистов и поэтов. И в Нью-Йорке, конечно.

Я вспоминаю нашу ленинградскую компанию 60-х, мы же не были диссидентами, политической деятельностью в нашем кругу не занимались, мы просто хотели оставаться свободными людьми, мы не хотели быть рабами. Но советский режим был очень агрессивный. Все было детерминировано, все было обусловлено политической догмой, которая была уже абсолютно мертвой. Все те, кто пытались идти против течения, объявлялись сумасшедшими, помещались в сумасшедшие дома или в психиатрию. Совершенно выдуманные обвинения, а цель — запугать людей, чтобы они ходили по струнке.

Мне повезло, меня осудили не при Сталине, а на излете советской власти в 1983 году. Не мог я себя признать виновным хотя бы формально, хотя бы для них. Я обвинил суд в вандализме, потому что они постановили часть моих книг сжечь. Так что я получил максимальный срок — семь лет лагеря. Конечно, это были уже не сталинские лагеря, которые были настроены на то, чтобы выкачать из человека все, что можно. Здесь была только работа, работа, работа. Там был завод, где делали детали для утюгов. Целый день надо одну и ту же деталь монотонно штамповать. Норму мне все равно было не выполнить, за это наказывали. Короче говоря, пошел я на кочегарку. Чем плоха и чем хороша кочегарка? Плоха она тем, что это очень тяжелая работа. Надо было замороженный зимой уголь разбивать ломом, потом привести его на тачке, забросить в печь. Самое тяжелое, когда выгребаешь, потом вывозишь на тачке. Но и там продолжали за мной следить через стукачей. В общем, ничего, жить можно. Потом настала перестройка, так что из огромного -назначенного мне срока я пробыл всего три года в лагерях. А потом случилось так, что меня пригласили во Францию, где я 20 лет преподавал, а сейчас вышел на пенсию.

Что это я о себе, вы же спросили о Бродском!

Как вы знаете, Бродский получил Нобелевскую премию по литературе. Каждый Нобелевский лауреат должен прочитать лекцию. О чем говорил Бродский? Бродский говорил о месте поэта в мире.

«Поэт, кому он служит? Привычно, что он служит людям. Так, конечно, и есть. Но прежде всего — поэт служит языку. А что такое язык? Мы пользуемся им каждую минуту. Мы его засоряем, мы его недооцениваем. А язык — это то, что сделало человека человеком».

Как говорит Бродский, язык — это субстанция, которая глубже и глубже и протяжнее во времени, где не только присутствует человек, но и человечество. Люди рождаются и умирают, а язык существует. Язык — живой организм, язык меняется. Скажем, древнерусский язык и современный язык. Современный русский язык ушел очень далеко от древнего языка.

Мы наблюдали в истории культуры, что язык служит не только предметом коммуникации, но это мощнейшее выразительное средство. И с древнейших времен существует поэзия. Откуда она взялась и для чего она служит?

Мы живем в нашей бытовой жизни очень поверхностно. Существует более полная реальность, более богатая, к которой мы имеем доступ в редкие минуты жизни.

Например, когда мы влюбляемся, когда мы, кто верующий, молимся. Когда мы, вообще, как-то открываем себя для какой-то более богатой, полной реальности. Это связывают с религией, с Богом. Люди, которые посвящают этому жизнь постом и молитвой, открывают себя для контактов с более полной формой жизни.

И мы наблюдаем в истории языков, что язык невероятно обогащается, когда появляется поэзия. Буквально в истории каждого языка это происходит. Поэзия — высшая форма в литературе

А откуда она появляется? С древнейших пор человек буквально рвался к другой реальности. И это связано с очень примитивными представлениями, верой в духов, в то, что наша жизнь полностью зависит от воли высших сил. А как к ним пробиться? Они бытового языка не понимают, к ним надо обращаться на языке, более возвышенном и более упорядоченном. Вот откуда берется в истории поэзии музыка. Что роднит поэзию с музыкой? В начале своего появления они неразрывны. А что их роднит по сей день — упорядоченность. В поэзии существуют размеры, правда, сейчас их стараются забывать, пишут в свободной манере, но они не настолько свободны, как кажутся на первый взгляд. В музыке — это ритм. Кто знаком с музыкой, прекрасно знает четверти и прочее. Но поэзия тоже знает размеры. В древнегреческом языке существовала долгота звуков. Вот с этой упорядоченностью речи в сопровождении музыки древний человек обращался к высшим силам, чтобы они его услышали, чтобы они обеспечивали ему урожай, чтобы они обеспечивали дождь, обеспечивали рождение детей, также рождение скота, без чего жизнь не могла продолжаться.

В принципе, поэзия — вещь исключительно сложная, может быть, самая сложная, что создал в культуре человек. Поэзия не существует в одном поколении, она существует только в традиции, она передается от поколения к поколению со всем его богатством. Скажем, язык Шекспира или язык греческой поэзии настолько сложен, что если его начать читать без какой-то подготовки, то мы мало что поймем. Но погружение наступает очень быстро, очень интенсивно.

Надо сказать, что в России поразительно замечательная переводческая школа. Практически вся классическая литература, не только проза, но и поэзия, переводилась замечательными поэтами. Поэтому мы имеем русского Шекспира во многих, многих вариантах, мы имеем русских древнегреческих трагиков. И практически вся мировая литература переведена, причем в нескольких вариантах. Читай — не хочу. И вот поэзия особое место занимает в культуре.

Посмотрим несколько текстов Бродского. Вот маленькое стихотворение, довольно раннее. Это посвящение — А.А. А. Это Анна Андреевна Ахматова, конечно.

Блестит залив и ветер несет
через ограду воздух влажный.
Ночь белая глядит с высот,
Как в зеркало, в квадрат бумажный.
Вдвойне темней. Чем он, рука
Незрима при поспешном взгляде.
Но вот слова, как облака,
Несутся по зеркальной глади.

когда вы в последний раз были в норинской?

Когда музей делал. Для того времени это была большая редкость. Музей Бродского!

вы знаете, в 1987 году, когда стало известно, что бродскому будет присуждена нобелевская премия, я по заданию главной редакции литературно-драматических передач центрального телевидения вместе с телеоператором архангельского тв валерием зуевым поехал в норинскую и застал еще тех, кто его хорошо помнил. по-крестьянски давали ему характеристику. и все отмечали его человеческое достоинство, как он себя вел. его знали там как фотографа местной газеты.

Он был, и правда, хороший фотограф, это от отца.

у жительницы деревни норинской пестеревой хранился альбом семейных фотографий, которые снимал бродский. и она во время съемок их показывала и рассказывала. при всей своей, казалось  бы, отрешенности, как многие поэты, он был достаточно прост в общении с ними. бродский часто говорил, что в норинской было написано 177 стихотворений и что ссылка для него была периодом взросления, и благодаря этому периоду он стал всемирно известным. это преувеличение?

Там он очень страдал в личном плане из-за отношений с Мариной Басмановой. Перед этим она ему изменила. Изменила с другом. Все было для него очень драматично. Хотя потом он говорил, что это было для него лучшее время. Как для поэта.

и потом, когда вы встречались за пределами россии, как он вспоминал эти годы?

Всегда как лучшие годы.

а конфликт между бродским и евтушенко, это раздутый конфликт?

К Евтушенко он относился достаточно сдержанно. В своем деле он был исключительно требовательным человеком. Скажем, когда Аксенов приехал, а Бродский уже очень прочно стоял на ногах, -Аксенов рассчитывал, что Бродский ему поможет устроиться. Он попросил с издательством его познакомить. Иосиф ему отказал.

не только аксенов, у довлатова тоже были виды на бродского…

Эмиграция — это всегда сложно. Бродский очень любил помогать. Но помогал тоько тем, кого он считал достойным. Бродский был максималист. Например, он не одобрял мои занятия обэриутами, считая, что архивами должны только женщины заниматься. Мужчина должен быть или гением, или никем (смеется). Обэриутов он признавал, хотя для него это было достаточно чуждо. Он такой, классицистичный абсолютно. У Введенского он любил только одну строчку: «Птицы, словно офицеры».

за современной поэзией вы следите?

Сергей Гандлевский — замечательный поэт, люблю Алексея Цветкова.

а ленинградская школа осталась?

В моем лице.

знаменитая ахматовская четверка: бродский, рейн, найман, бобышев. вот бобышев, я вообще не знаю его судьбу.

Он еще долго прожил в России по личным обстоятельствам. Потом эмигрировал в 70-е годы. И сейчас он в Америке, преподавал в университете провинциальном. Но в Америке не считается, все университеты хорошие. Но поэт он значительный.

бродский останется в истории навсегда?

Да, вне сомнений.

заканчивая наш разговор, приведу цитату из нобелевской лекции бродского. вот что он сказал: «лучше быть последним неудачником в демократии, чем мучеником или властителем дум в деспотии»

Кстати, он очень не любил, когда его мучеником деспотии делали. Я тоже с юмором к этому отношусь.