Деревянный дом — другой космос
«Я жил в таком доме всю жизнь…»
Я могу назваться плотником, могу архитектором, могу художником — придумывать себе какие-то границы и рамки мне кажется неудобным.
В 1981 году я оканчивал архитектурное отделение в Архангельском техникуме, там готовили специалистов для области. После армии я попал в региональную реставрационную мастерскую Всесоюзного объединения «Росреставрация». Здесь я получил все основные навыки плотницких, архитектурных и реставрационных работ.
Деревянную архитектуру я не выбирал. Я жил в таком доме всю жизнь. Я родился возле печки в Соломбале, в деревянном родильном доме. До 33 лет я жил с печками, водой из колонки и всем остальным. Мои родители — из деревни. Все эти ощущения со мной остались.
На этот путь меня вывело само по себе. Я не заморачиваюсь тем, что я такой реставратор, хранитель и идеолог всей этой штуки. Нет, я живу так же, как все, просто думаю об этом гораздо чаще, чем другие, и занимаюсь этим, когда имеется возможность.
Чумбаровка, которой у нас нет
Изначальный замысел проспекта Чумбарова-Лучинского кардинально отличался от того, что мы имеем сейчас. В 80-ые годы эта зона была уже достаточно застроенной, там было много памятников деревянной городской архитектуры, но были и пустые места, и обветшавшие постройки. На их место планировали перенести самые выдающиеся объекты деревянной архитектуры со всего города — реставрационными способами, с переборкой, поновлением обшивки, все, как положено.
В 1984–85 годах мы с реставрационной мастерской проводили исследование: искали городские объекты для переноса на Чумбаровку, делали чертежи их фасадов, эскизный проект, очень приличный макет всей Чумбаровки в масштабе 1:50… Собрались люди, которые сочинили эту идею: Владимир Михайлович Лопатько, Юра Барашков.
Заказ на создание этой зоны мастерская получила от мэрии. А дальше заказчик, тогда это был, кажется, горисполком, поступил следующим образом: все участки, которые требовалось заполнить с переносом зданий, раздали ведомственным организациям: каким-то «Двиносплавам» и так далее. Они получали место и памятник архитектуры, который на это место нужно было перенести.
Они должны были заказать проект реставрации здания, расселить его, разобрать, замаркировать, перенести все элементы строения, подготовить основание и собрать его на новом месте. При этом коллектив реставрационной мастерской, создавший эскизный проект улицы, получал работу на несколько десятилетий. Он плавно перемещался в стадию рабочего проектирования, последовательно заполняя все участки улицы и восстанавливая весь ее антураж: пешеходную зону с деревянными мостовыми, характерную для Архангельска брусчатку из рваного камня, деревянные фонарные столбы, заборы и прочие малые формы, которые еще сохранились в городе и в исторических материалах. Но потом ведомственные организации решили, что никакой проект они заказывать не будут. Наверное, главным для них было хапнуть кусок в перспективной зоне, а как справляться с задачей дальше, они не думали.
Они увидели цифры, посчитали затраты, и не из жадности даже так сделали, просто поняли, что им не вытянуть этот объем работ. И стали искать пути обхода. У всех были связи в администрации, и все смогли договориться. Никакие памятники расселять и переносить они не стали, просто строили новодел, даже проект не заказывали.
В каждой этой конторке был отдел, где сидел какой-нибудь чертежник по хозяйству. К нему приходил директор, говорил: «Да что тут сложного?» — и давал задание. На формате А4 рисовали ручкой домик с окошками, каким-то образом согласовывали все это в мэрии, ставили кирпичные стены, обшивали вагонкой — хорошо еще, что сайдинга тогда не было. Окна и двери с памятником не совпадали вообще, все превращалось в какие-то уродливые образы. Там почти все сейчас такие.
Грамотно и с проектом сделали реставрацию усадьбы Куницыных, где сейчас находится музей «Малые Корелы», не трогали дом напротив него и пару других зданий.
Случай реставрационного переноса был один — еще до этого проекта с Логинова на Чумбаровку перенесли бывший Дом общественного собрания («Марфин дом»). Проект делала реставрационная мастерская, это была качественная подача метода, образец удачного эксперимента. По его примеру планировали заполнить всю улицу.
Этот проект делался не как игрушка для красоты, а профессионально, тщательно, со всеми элементами настоящей городской среды. Уже глядя на макет, долго стоявший в мэрии, можно было представить, какой интересной могла получиться эта вещь.
Сейчас я иду по Чумбаровке с чувством совершенного отвращения. Дом-мастерская Лейцингера искорежен и исковеркан весь. Его восстанавливали не по проекту, а по своей прихоти, там нет ни одного настоящего элемента. Так называемый «дом Гемп» — совершенно уникальную изящную архангельскую постройку — снесли в районе «Дома книги», превратили в сарай и поставили на углу улицы Кронштадтского. Там нет ни пропорций, ничего. Эскизы этого дома выверяли по миллиметрам, чтобы сохранить его стилистику, а теперь он обшит сайдингом, и все будут обшивать сайдингом, и им разрешат.
Во время мэра Донского пришло засилье торгашей, которых не интересовала никакая культурная среда. Специалисты говорили им: вы творите безобразие. Но люди во власти делят четко: ваша история — это ваше дело, поезжайте в Малые Корелы, делайте там, что хотите, а у нас другие задачи.
Появилась дурацкая идея «Архангельского Арбата» — показушная история, которая присутствует в каждом городе и считается пределом мечтаний городского жителя. У людей в головах такое представление о благополучии и красоте. На что там любоваться? На сайдинговые фасады?
Культура домостроения
У людей была своя оригинальная культура, свой традиционный быт, сам стиль построек отличался от любого другого города. Если бы этот проект состоялся, люди видели бы, что они не москвичи, не питерцы, не вологодские жители, а архангелогородцы — но осознать значение этой идеи они даже не пытаются. Важно хранить преемственность, и не для того, чтобы делать музей. Важна возможность побывать в исторической среде, в сохраненном интерьере. Почему мы сейчас строим космические корабли, делаем компьютеры? Потому что мы пришли с каменным топором к дереву, срубили ствол и сделали из него дом.
И если человек ощущает процесс перерождения пространства, чувствует себя полноценным его участником, то у него уже другое отношение к месту, к временному пространству, к жизненному укладу. Думаю, все люди это понимают, но не хотят этим заниматься. Человеку важнее то, что происходит с ним сейчас. Ему плевать, что было до него и что будет после него. Я сужу только по архитектуре, но и в других отраслях наверняка то же самое.
Сама культура деревянного домостроения накапливалась веками. Люди создавали деревни, где учились обращаться с материалом. Они подошли к дереву и стали думать, что из него можно сделать. Они научились рубить ствол, обрабатывать его, складывать в клеть, делать крышу, потом развивали конструкцию. Традиции создавались веками: балки, слеги, фронтоны, крыши на потоках. Строилось это не для красоты. Люди боролись за выживание, искали оптимальные пути сотрудничества со средой. Размер человека диктовал пропорции построек. Возникла совершенно правильная логическая конструкция.
Позже все это переросло в городскую архитектуру, изменилось согласно новым условиям и задачам, а к XVII–XIX веку достигло апогея, и появились изыски. Но и тогда никому в голову не приходило делать треугольные окна в срубе. Зачем?! Сруб работает по своим законам, все принципы там идут от строения материала, и если ты их не знаешь, то будешь делать какую-то ерунду.
Раньше человек валил лес, брал бревно и строил из него дом. Сейчас валят бревно и везут его на переработку: сначала из него делают лафет, из лафета делают брус, из бруса делают доску, из доски делают бруски, бруски склеивают в щиты, щиты склеивают в брус, из бруса строят дом. И называют этот дом деревянным.
Люди стали использовать материал насильственным способом и получили из него тот же мертвый пластик.
То, что сейчас называется деревянным домостроением, — это просто беда. Это саморезы, доски, сайдинг, фанера и всякие клееные вещи, которые деревянным домостроением не являются.
Мертвый бетон и живое дерево
Люди стали заложниками кирпичных и бетонных домов. Они комфортнее себя чувствуют в искусственно созданном мире, они не хотят возвращаться в деревянный дом, им это кажется сложным. Бетон и кирпич — это стремление упростить жизнь. Эти дома долговечнее, они избавляют человека от ненужных хлопот.
Но качество жизни — это не только то, что ты упрощаешь себе все. Ты наладил свой маленький мирок в бетонной коробке, это одно. А деревянный дом — это другое, это живой организм, сделанный из живого материала. Здесь все основано на взаимоотношении человека и среды. Сложно объяснить словами, нужно просто там побывать. Любой человек, побывавший хоть раз даже в заброшенном деревянном доме, понимает, что это совершенно другой мир. Это мощнее, чем бетонные коробки и пеналы. Это другой космос. Космос ведь чувствуешь не какими-то мыслями, а нервами, на уровне ощущений. В деревянном доме ты — часть большого пространства, часть биологического процесса.
С деревянным домом нужно жить, как с родным
Раньше каждый мог построить себе деревянный дом и должен был его построить. Хотя бы дачу — это было у людей в крови, осталось еще от прошлых поколений. Это интересовало всех: родителей, дедов.
Сейчас все поменялось настолько, что людям даже не нужен постоянный дом. Технологии дают мобильность, сегодня человек тут, а завтра там, он уже не зависит от быта. Даже деревенские жители стараются избавиться от огромного дома. Они строят рядом домишко шесть на девять с мансардочкой, а тот дом пилят потихоньку на дрова. О чем с ними говорить?
В 90-ые годы были заказы на рубленые терема, с течением времени они потеряли актуальность. Терема — это не просто захотел, построил, обшил их внутри гипсокартоном, влупил батареи, и все. Если ты не живешь с этим домом одним организмом, то ты в нем не сможешь жить.
С ним нужно жить, как с родным. Ты часть этого мира и исполняешь в нем свою функцию. Но если ты в этом мире ужился, то он будет гораздо богаче, чем городская квартирка, где ты сконопатил себе маленький мирок.
В деревянном доме ты связан множеством пространств и смыслов.
Такой дом сохраняет человека в природном, биологическом свойстве. Сейчас человек загнал себя в такое состояние, что он элемент технологического процесса.
А раньше он был элементом природы, живым организмом. Он вписывался, как по течению, в эту структуру, и ему было легко жить.
Мои бабки и дедки в городе просто умирали, потому что им невозможно было здесь ни дышать, ничего. А в деревне они жили, как рыбы в воде, они пользовались всеми силами природы. Когда человек не совершает насилия ни над собой, ни над природой, а движется с ней в одном направлении, то получает от этого гораздо больше.
Но на самом деле в современных условиях человеку было бы проще вернуться в деревянный дом. При нынешних возможностях можно без особого напряжения жить в этом доме и получать от него отдачу в виде тактильных ощущений, уюта, удобства.
Это какие-то потерянные штуки. Но мы могли бы воссоздать их, совместить свои возможности с единением, которое было в деревянном доме. Кто первым найдет современную интерпретацию этого процесса, тот найдет выход из ситуации. Тогда мы сможем говорить о деревянном домостроении. +