Иллюзии. Видения. Образы.

Скамеечка

…сквер. Скамеечка. Мы сидим такие молодые на этой скамеечке. Пьем что-то, само собой. Я, как всегда, на облака гляжу, ты, как всегда, следишь, чтоб я не очень напивался… Да и облаков нет. Только сквер и скамеечка. И больше никого.

…там, в небе, каждые полчаса пролетает над нами самолет… и больше никого. И вот что любопытно. Здесь, на скамеечке, ветра нет совсем — тихая белая ночь, но там, вверху над нами, видимо, есть какое-то движение. Это я по тому сужу, что самолет пролетает каждые полчаса и оставляет след, и каждые полчаса этот след сносит в сторону, и получается, что новый самолет делает новый след, который сносит, а потом еще один и еще, и еще…

…и вот так мы сидим на этой скамеечке, и ты хочешь, чтоб я целовал тебя, а я сижу, запрокинув голову, смотрю в небо, а на нем уже целый циферблат. Огромный циферблат нашей молодости, в которой ты так робко хочешь, чтоб я тебя просто поцеловал, а я долго смотрю на небо, пытаясь запомнить каждую секунду с тобой… — твой запах, марку того алкоголя, ту ночь, то небо, ту молодость и твое желание целоваться. 

…над нами всегда есть ­какое-то движение… 

Кафе в Париже

…как же называлось то кафе в Париже..? Кафе, в которое мы забежали, прячась от грозы, вымокшие так, будто минуту назад переплыли Атлантику. Твоя потекшая тушь и простое льняное платье, и запутанные ветром и дождем волосы, и босые ноги, и тонкие пальцы с обкусанными ногтями, сжимающие туфли. Как все это идет женщинам. И какими нелепыми делает мужчин. Рядом с тобой в тот момент я представлял довольно жалкое зрелище… У нас не было ни сантима, зато была дерзость и какая-то неубиваемая бесшабашность. Хотя в те годы весь Париж, казалось, немного сошел с ума… Мы ворвались в это кафе вместе с волной свежего воздуха, внезапно начавшейся грозы. Я даже не успел оглядеться и отдышаться, как ты уже сквозь табачный дым и всю эту французскую речь тащила меня к маленькой эстрадке в дальнем углу. Ни слова ни говоря, ты кивнула мне на пианино. Отпираться было уже слишком поздно, и я, обреченно вздохнув, сел на «свое рабочее место», а ты, взяв бокал шампанского с ближайшего столика с таким видом, словно он здесь ждал именно тебя, сказала чисто по-русски, но с очень «французским» акцентом: «А тьпьерь ньемньога рюсской тйоски»… 

…кстати тот человек, который весь оставшийся вечер угощал нас, тебя, конечно, шампанским с водкой вперемешку и так долго, сначала молча, неподвижно стоял, глядя в твое дождливое лицо, — его звали Пикассо, не знаю, почему тогда я не сказал тебе этого, но ведь и он не говорил… 

Как же, черт возьми, называлось то кафе?..

Не приключалось

…ну что ж… никогда она не осознавала реальности происходящего. Вся эта жизнь — набор предложении, вырванных из контекста. Она выходила голой под дождь, протягивала руки в огонь, лежала, долго лежала под поверхностью моря, пыталась докричаться до звёзд, пыталась влезть в чужую драку, но то ли потому, что она женщина или просто ей очень не везло — что бы она ни делала, — с ней совершенно ничего не приключалось. Время от времени что-то происходило… но никогда ничего не приключалось…

Это казалось нам всем таким странным… ведь она была самой красивой женщиной, и каждый из нас просто грезил тем, как спасает ее от хулиганов, пиратов, инопланетян, как берет ее за руку. Но с ней почему-то никогда ничего такого не приключалось… 

Что я знаю о ней?

Что я знаю о ней? 
Что я знаю о ней? 
На ветру ее волосы звучат, и этот звук напоминает струнный квартет. 

Что еще? Что еще? 
Когда она закрывает глаза, — реальный мир начинает сомневаться в своем существовании. 

Что еще?.. Что еще?.. 
Она берет в руки маленькие, неокрепшие, только что вылупившиеся самолеты. 
Подносит их к своим губам и шепчет что-то на одном ей понятном языке. 

Что еще?.. 
В день первого снега она не выходит на улицу и старается не дышать, чтоб ни одна снежинка не пострадала. 
В день первого дождя она подолгу стоит в саду, запрокинув голову и открыв рот. 

Что еще?… Что еще? 
Молодой человек из дома напротив купил на последние деньги телескоп и запас кофе на три месяца.
Она знает об этом, и поэтому окна ее всегда открыты. 

Что я знаю о ней?.. Что я знаю о ней?.. 
Когда птицы улетают отсюда на юг — они летят через ее окно. 

Что еще? Что я знаю о ней? 
Когда она танцует — в Калифорнии начинаются стихийные пожары. 

Что я знаю о ней? 
Когда она плачет — в Австралии начинается сезон дождей. 

Что я знаю о ней? 
Когда она смеется. 

Что я знаю о ней?? 
Когда она смеется. 

Что я знаю о ней???
Когда она смеется,  я тоже начинаю улыбаться, улыбаться. 

Что еще… 
Что я могу знать о ней…

Первая пуля

…первая пуля попала ему в глаз, вторая куда-то в сосок и вышла под лопаткой. Третьей было уже не надо ему, терявшему свое и без того слабое сознание, было уже достаточно, но была и третья, и десятая. Шум волн — это не просто звук, это что-то первоисточное, родившее однажды такую вещь, как поэзия. Шум волн — это все, что он мог расслышать спустя какое-то время. А после ее слова: «Чего молчишь?» Он приоткрыл уцелевший глаз, и пуля не заставила себя ждать. С тех пор каждый раз, когда он ее видел, ему казалось, что он наблюдает все со стороны. Как в кино. В кино на иностранном языке без перевода. когда он в первый раз поцеловал ее — он будто подглядывал за кем-то. Когда они впервые легли — его сжигала ревность от того, что это не он сейчас с ней. Когда он ее не видел, он не видел ничего. Только бесконечный шум моря. Все остальное — афиши фильмов, на которые не стоит ходить. Была ли это любовь с первого взгляда? Видимо. Был ли он счастлив? Такой вопрос не возник в его изрешеченной голове ни разу. 

и

…конечно, им пришлось расстаться… 

и 

как ни странно, оба живы… 

Женщина

…и весь оставшийся день у него было очень хорошее настроение. Хотелось забраться по этому замерзшему воздуху на самое небо и посмотреть на все сверху. Хотелось взять это зимнее солнце в свои очень поношенные перчатки. Взять его и отпустить на свободу. ­Зайдя в зал, он сперва стоял неподвижно, как есть, в пальто, глядя в эти окна, которые глядели ему ответно, по-зимнему солнечно и как-то по-особенному приветливо, что было совершенно удивительно для последних месяцев. Как-то по-особенному лежала краска на этих странных, слишком уж умных для живописи картинах, как-то спокойно и вежливо само солнце заполняло свободные кресла. Особенной, светлой своей чернотой молчал и улыбался рояль. Он сел за рояль и, не открывая и не тревожа его, сидел, не раздевшись, в этой солнечной зимней тишине. Женщина. Только что рядом с ним была женщина, аромат и образ которой никак нельзя было отпускать, выветривать. Рядом с ним был огромный светлый мир, большой белый корабль, в одной из кают которого эта женщина теперь, возможно, глядит на себя в зеркало, возможно, улыбается кому-то, возможно, сегодня не вернется ночевать… +