Интервью номера

Илья Мощицкий – Глупо воспринимать людей, как кукол

Автор — Мария Атрощенко

Фото — Екатерина Чащина

Петербургский режиссёр, лауреат премии «Прорыв» Илья Мощицкий представил в Архангельском молодёжном театре спектакль по роману Эмиля Ажара «Вся жизнь впереди». В преддверии премьеры PLUS побеседовал с ним за чашкой чая с северными калитками.

Мария Атрощенко: Илья, какими судьбами в Архангельске?

Илья Мощицкий: Сюда меня привело желание сделать лучший спектакль в жизни (эта недостижимая затея стала для меня ритуалом). Мне показалось, что здесь симпатичные люди, симпатичное пространство. У театра привлекательная репутация. Он входит, наверное, в десятку лучших нестоличных театров, которые работают с разными режиссёрами, с разной драматургией, которые держат темп и вяжутся со временем.

Атрощенко: Чем вас привлёк роман «Вся жизнь впереди»?

Мощицкий: Это прекрасный материал для работы. Произведение, написанное лёгким и образным языком. В нём не нужно продираться через хитросплетения нового языка. Хотя я это тоже люблю, но здесь есть абсолютно прозрачная, лёгкая, ненадуманная история, и её хочется такой оставить. Очень хочется весь наш снобизм отринуть и взглянуть на неё глазами человека, не отравленного постмодерном. Мне надоел этот вечный чёрный квадрат, где ничего и никого нету, а любая эмоциональная составляющая сразу воспринимается пошлятиной. После отравления «пост-пост» и «мета-мета» хочется глотка свежего воздуха. Я воспринимаю этот спектакль, как драгоценный прозрачный камень, через который можно взглянуть на мир.

Атрощенко: В романе собраны все крайности: арабский мальчик воспитывается у старой еврейки в борделе, ещё чуть-чуть и был бы перебор…

Мощицкий: Да ну перестаньте! Я вам расскажу историю: в поезде Москва — Волгоград было очень душно, форточку открывать не стали, и в результате умер пассажир. Проводники не стали его «высаживать», и он ещё сутки ехал на своей полке. Это перебор или не перебор?

Жизнь всегда изобретательней. Придумать то, что она не переизобретёт, довольно сложно. В романе действительность сглажена, там никто никому во сне не перерезает горло. Недавно я прочитал, что в каком-то селе 12-летняя девочка и взрослый мужчина долбанули своего приятеля по башке и расчленили, а потом решили посмотреть, что у него в голове, засунули её в микроволновку и съели мозги. А когда на суде их спросили, зачем, они ответили, что «было голодно». После этого Ажар кажется «попсой». Но это эстетичное произведение, не чернуха.

Атрощенко: В детстве вы и на катамаране в открытое море выходили, и со скал прыгали… Словом, рисковали. Чем вы рискуете, ставя «Всю жизнь впереди»?

Мощицкий: Я рискую сделать плохой спектакль. У Питера Брука есть замечательная метафора: режиссёр — это человек, который ведёт народ по извилистой горной тропе, но беда в том, что он слепой. Это очень верно. Я не знаю, куда я веду людей, я не приехал с готовым спектаклем в коробочке. Я не прихожу на репетиции с придуманной сценой, чтобы перенести её на живых людей. Это было бы мёртво. Каждый человек уникален, он несёт индивидуальную энергию и свой собственный опыт. Глупо воспринимать пятнадцать человек, как кукол.

Мне не нравится подход кукольного театра. Для меня постановка — это обмен опытом, энергиями и выработка в этом симбиозе новых материалов. Поэтому риск всегда есть, как в лабораторной работе, где химическая реакция может привести к взрыву. Это вызывает у меня азарт.

Мощицкий: Научиться складывать элементы в знакомую картинку не очень сложно. Довольно быстро можно найти волшебный ключик и этим ключиком открывать все произведения.

Атрощенко: А вы разные ключи ищете?

Мощицкий: Ну да. Я только что ставил античную трагедию. Было бы странно, если б я точно так же решал историю, написанную в ХХ веке.

Атрощенко: Вы наладили контакт с артистами?

Мощицкий: Конечно, да. Если он не происходит, я его ищу, это моя работа. Я должен сделать так, чтобы инструмент зазвучал. Иногда это не происходит. Вчера была отвратительная репетиция, после которой я ушёл раздосадованный, злой и не довольный собой. И ребятам потом снилось, что ничего не получилось, всё рухнуло. Я отношусь очень кроваво ко всему происходящему. За один день репетиции я могу впасть в отчаяние или, наоборот, испытать эйфорию.

Атрощенко: Вы выработали собственное жанровое определение спектакля?

Мощицкий: Ну какие жанровые определения в сегодняшнее время? Их только идиоты придумывают. Сейчас я вам прочту моё любимое определение: мистический комедийно-драматический мультимедийный спектакль!

Атрощенко: У вас в спектакле задействован ребёнок, хотя главного героя играет взрослый актёр?

Мощицкий: В спектакле задействован мальчик двенадцати лет, но я бы не стал делить актёров на главных и второстепенных. Да и деление на роли — тоже относительное понятие. В последних трёх спектаклях у меня все играют всё. Актёры не уходят за кулисы, я считаю, что это прерывание общей энергии спектакля.

Ну какие жанровые определения в сегодняшнее время? Их только идиоты придумывают.

Мальчик и он же взрослый мужчина присутствуют на сцене единовременно. Мадам Роза так же фигурирует на сцене в разных возрастах. Я считаю, что в спектакле должно происходить то, что невозможно описать словами или испытать в жизни. Важно придумать пространство, которое бы не повторяло жизнь, а лишь напитывалось ей. По-моему, глупость, требовать от актёра или режиссёра показать, как правдиво на сцене существует милиционер. Подойдите лучше к дяде милиционеру, он вам быстро и иммерсивно покажет, чем может закончиться разговор с ментом. Для этого театр не требуется.

Атрощенко: В 2012 году вы приняли участие в лаборатории «Транскрипция» под руководством Кирилла Серебренникова. Что вам дал этот опыт?

Мощицкий: Это была территория свободы. Кирилл Семёнович — очень свободный человек, от него всегда все этим заряжались. И то, как с ним поступили, то, как у этих… поворачиваются языки говорить то, что они говорят… сразу хочется эмигрировать.

Я думаю, в нашем пространстве нет людей, которые бы не думали об этом каждый день. +